И у меня, и у узбека от неожиданности челюсти отвисли! Несколько минут они общались на незнакомом мне наречии, а затем продавец досыпал добрую жменю золотистого изюма в отвешенный маме пакетик, а когда она полезла в сумку за кошельком, так замахал руками, как будто от шайтана отбивался. Денег не взял категорически и с поклоном сказал «рахмат» (теперь я знаю, что это «спасибо»).
«Ма, что это было?!» — спросил я, когда мы отошли. «Это язык моей молодости…», — вздохнула мама.
«В 41-м, сорок памятном году» лишь за пару дней до 19 августа – дня захода нацистов в Херсон, мой дед – мамин папа – принял решение вывозить семью. Херсон уже сотрясали взрывы авиабомб, так что мою 15-летнюю тогда маму и ее 4-летнего брата родители вывозили на Крым уже, похоже, последним поездом. Под Джанкоем его догнал нацистский стервятник, но, к счастью, его бомбы просто сотрясли воздух. Жить их определили в Андижане (Узбекистан), в местности под названием Голодная степь.
Дед портняжничал (он 1889 года рождения, был участником Первой мировой и изучил это дело в немецком плену). Моя будущая мама окончила по ускоренной программе фабрично-заводское училище, стояла на ящике у фрезерного станка и точила шатуны для самолетных двигателей. Рабочий паек был не ахти какой, но она старалась сэкономить хоть кусок хлеба, чтобы отнести домой. По дороге со смены забирала из детсада моего будущего дядю, он тоже нес папе с мамой сэкономленную горбушку и мужественно твердил, что он не голодный. Дома всю эту экономию родители скармливали детям – правдами и неправдами доказывая, что сыты. Что они ели – понять уже трудно. Дед в 1942-м объелся какой-то лебеды и «умер». Кавычки потому, что когда его везли хоронить на местной 2-колесной арбе, которую по бездорожью волочил ишак, дед от тряски ожил: оказалось, что это был «всего лишь» заворот кишок. Вот так вот «жили-не тужили» до конца 1945-го, когда в Херсон вернулись.
У мамы на память о той эвакуации остался шрам на запястье от вырвавшейся из зажима болванки и какое-никакое знание узбекского языка, так неожиданно всплывшее в присутствии ее уже ставшего дедом сына. А еще неистребимая привычка собирать после еды крошки хлеба со стола – все до единой.
***
Сейчас моей маме 97-й год, и она вновь в эвакуации… Из обстреливаемого нацистской артиллерией Херсона мы с ней уехали в Одессу. Слава богу, «є хліб, є й до хліба», как у нас говорят. Нет только одного – это понимания того, как можно было допустить возрождения на Земле нацизма ТАКОГО уровня ?! Ведь то, что 81 год назад сделали с Херсоном тогдашние оккупанты – это «детские шалости» по сравнению с дикой, ордынской свирепостью нынешних. Но – я на все 100 уверен – многие десятки тысяч уехавших в эвакуацию моих земляков сейчас воистину пророчеством считают те слова Тараса Шевченко, которые мы, не понимая их истинной цены, зачастую с неудовольствием зубрили в школе: «І на оновленій землі врага не буде-супостата, а буде син, і буде мати, і будуть люде на землі». Мы все обязательно вернемся в родной Херсон – мы все, и мы с моей мамой уже дома отметим ее 97-летие.
Борис Валерианов
